Во многих музеях (оговорюсь сразу, что не во всех), особенно крупных, на входе просят показать содержимое сумки, кое-где (например, в Лувре) сумку просвечивают, а в отдельных случаях пропускают посетителей через сканер-«стакан», как в аэропорту (например, так происходит при входе в Музей искусства и истории иудаизма в Париже). Я понимаю рациональность этих требований, и, кстати, даже «стакан» в Музее иудаизма меня не особенно смущает — понятно, почему именно в этом месте столь беспрецедентные для европейских музеев меры безопасности. На художественных ярмарках просят показать сумку еще и на выходе — и это тоже рациональное требование, я знаю, что с ярмарочных стендов иногда пропадают мелкие предметы. Все это, как правило, не вызывает негативных эмоций у большинства посетителей, хотя, вообще-то, просьба продемонстрировать содержимое сумки подразумевает, что тебя априори подозревают в дурных намерениях как по отношению к музею, так и по отношению к социуму. Эти действия не раздражают посетителей лишь потому, что охрана вежлива, улыбается и желает хорошего дня. Когда к вам обращаются высокомерно, сквозь губу и требуют, чтобы вы своими руками переворошили внутри сумки все, включая содержимое косметички, протест — самая естественная человеческая реакция. Так не должно быть. Это я к тому, что несколько дней назад мне с извинениями звонил начальник охраны ГМИИ им. А.С. Пушкина, подчиненная которого накануне прошмонала (простите за брутальное слово) мои вещи так (и с таким лицом), что даже я, отдающая себе отчет, что мы живем в стране трамвайного хамства, вышла из себя, и, естественно, нажаловалась знакомым сотрудникам музея. Хамку обещали перевоспитать и «лишить премии» (само это словосочетание уже выдает крепкую советскую школу). Хорошее в этой ситуации заключается в том, что новый менеджмент музея видит в подобном поведении сотрудников проблему (когда в 1998 году открылся первый сайт ГМИИ, 80% его «книги отзывов» занимали жалобы на хамство со стороны охранников и смотрителей, но на это не обращали внимания) и пытается ее решить, а плохое — я не уверена (вернее, весь мой эмпирический опыт говорит об этом), что выволочками, тренингами и «лишением премий» возможно перевоспитать великовозрастного хама с невесть откуда взявшимися замашками лагерной вохры, который не понимает, что является сотрудником общественной — а значит, служащей интересам общества — институции. Поменять плохих охранников на хороших, да еще и со знанием иностранных языков, тоже просто так не получится: Трудовой кодекс РФ надежно защищает работника от произвола работодателя. Поэтому перед командой реформаторов ГМИИ стоит примерно такая же задача, как перед воспитателями детского сада: день за днем талдыча одно и то же («Маша, нельзя отнимать игрушки у других детей!», «Витя, не надо вытирать нос рукавом, возьми, пожалуйста, платок») социализировать своих подопечных и учить их основам элементарной вежливости. Это только звучит просто, но на самом деле требует невероятного напряжения как со стороны реформаторов, так и со стороны охранников, вставших на путь перевоспитания. И напоследок. Сразу после «Ночи искусств» по социальным сетям прокатилась история про то, как родителей с ребенком в коляске не пустили в тот же ГМИИ. Мама ребенка была возмущена, написала пост в Facebook и быстро получила отклик из музея (благодаря социальным сетям мы, простые посетители, и руководство культурных институций близки друг к другу как никогда в истории): ГМИИ пока не приспособлен для посетителей с колясками, но уже скоро и это изменится, и он станет более дружелюбен к маленьким гостям на колесах. Собственно, как и в моем случае, проблема заключалась лишь в том, что людям нормальными человеческими словами и с нормальным выражением лица не смогли объяснить, что в музей пока нет возможности войти с коляской. Дело было лишь в интонациях и мимике. Вроде бы все так просто и сложно одновременно.
